«Когда на предприятии возникает профсоюз — это вызов власти собственников и топ-менеджеров»

Количество членов профсоюзов в США растет, в странах ЕС профсоюзное движение также активно выступает с протестами против условий труда. О том, с чем связан рост профсоюзной активности за рубежом, c какими вызовами сталкиваются профсоюзы и прочему в России они предпочитают забастовкам петиции, Finam.ru рассказал исследователь профсоюзного движения, член Совета Конфедерации труда России, замминистра труда в начале 1990-х Павел Кудюкин.

— Президент США Джо Байден совершил поездку в Мичиган, где встречался с лидерами автомобильных профсоюзов, в которых он ищет политическую опору на выборах. Насколько сегодня сильна связка между политиками, партиями и профсоюзным движением?

Для США, где впервые за долгие годы произошел прирост численности профсоюзов, характерна модель так называемого «делового юнионизма». То есть мы смотрим, кто из политиков предлагает более выгодные для профсоюзов решения, и поддерживаем ту или иную кандидатуру. Но это решают, конечно, не столько рядовые члены профсоюзов, которые могут голосовать по-разному, а профсоюзное руководство. Руководство американских профсоюзов в послевоенный период, в основном, за редкими исключениями, поддерживает демократов. Значительная часть профсоюзной массы следует рекомендациям руководства.

В Великобритании и в бывших британских доминионах Австралии и Новой Зеландии профсоюзы в свое время создали Лейбористские партии. И эта связь продолжается. Считается, что значительная часть профсоюзов являются коллективными членами Лейбористской партии. Но все не так просто. Потому что не каждый член профсоюза, который входит как коллективный член в Лейбористскую партию, является лейбористом. Там есть специальный профсоюзный взнос. Член профсоюза выбирает: если я поддерживаю членство профсоюза в Лейбористской партии, я помимо профсоюзного взноса плачу еще небольшое дополнение как партийный взнос. Похожая модель в Швеции, где профсоюзы тесно связаны с социал-демократами. В Бразилии правящая сегодня Партия трудящихся была создана профсоюзами в процессе демонтажа диктатуры.

Исторически сложившаяся связь левых партий с профсоюзами на основе идейной близости ослабла. Но в целом левая ориентация большинства профобъединений сохраняется. А вот в двух странах Западной Европы очень специфичная ситуация. В Бельгии и в Нидерландах по три профобъединения в каждой стране, которые ориентируются соответственно на социал-демократов, на христианских демократов и на либералов. Вот это довольно нетипичная ситуация для мира, когда есть профобъединения, ориентирующиеся на либеральные партии.

— Сегодня виден отчетливый тренд: крупные американские компании, такие как Amazon и Tesla, активно борются с профсоюзами, запрещая их создание. Если раньше бизнес хотя бы вступал в какие-то отношения с профсоюзами, то сегодня используют все возможности, чтобы запретить их на своих предприятиях. С чем это связано?

Это возвращение к тому, что вообще было характерно для капитала. Когда на предприятии возникает профсоюз — это, по сути дела, вызов власти собственников и топ-менеджеров. Профсоюз начинает ставить вопрос о коллективных переговорах, может объявлять забастовки и говорит о необходимости делиться властью и доходами. Ясно, что бизнесу это не нравится. Я напомню, что в Соединенных Штатах легализация профсоюзов и признание их роли в трудовых отношениях связаны только с «Новым курсом» Франклина Рузвельта.

Чтобы в США на предприятии был организован профсоюз, его создание должны поддержать не менее половины работников, и этого трудно добиться. Значит, нужно вести упорную агитацию работников, чтобы они вступали в профсоюз, в ситуации, когда работодатель этому всячески противодействует. И Amazon здесь достаточно яркий пример.

Когда люди вступают в профсоюз, значит, работники действительно понимают, что политика конкретной компании их больше не устраивает. Бизнес, естественно, этому противодействует, ему проще взаимодействовать с россыпью отдельных работников, которые конкурируют друг с другом, пытаются отстаивать какие-то свои права через суд, добиваться каких-то индивидуальных привилегий. Это гораздо проще для бизнеса, чем встретиться с коллективной волей, организованной в профсоюз.

Предприниматели в первые десятилетия после Второй мировой войны считали, что проще договориться с профсоюзами, может быть, даже где-то их в какой-то мере подкупить. А в рамках неолиберальной волны, которая поднялась с 70-х годов прошлого века, позиции бизнеса укреплялись, позиции профсоюзов ослабевали. И сейчас бизнес возвращается к своим привычным моделям поведения, которые, в общем, восходят еще к 19-му – началу 20-го века: «давить и не пущать».

— Профсоюзное движение в европейских странах активизировалось: забастовка медсестер в Великобритании, авиадиспетчеры в Германии, движение фермеров тоже поддерживают профсоюзы. С чем связана эта возросшая активность?

Прежде всего, с ухудшением экономической ситуации. Как правило, повышение активности профсоюзов, в том числе забастовочной активности, бывает связано с двумя периодами. Когда в стране начинается экономический рост, соответственно, растет тот «пирог», за раздел которого есть смысл бороться. В свою очередь, в кризисы, когда действия профсоюзов начинают приобретать оборонительный характер, возникают требования индексации заработной платы или повышения реальной заработной платы в ответ на падение уровня жизни. Когда кризис углубляется, наступает спад забастовочного движения до следующего подъема. Вот примерно такая связь между экономическим циклом и динамикой забастовочного движения. Но такая стандартная модель в России не работает. Это уже многократно проверено и проанализировано.

— Почему подобная модель не работает в России?

В России 90-е годы были, в принципе, довольно забастовочными. Но интенсивность забастовок была не столь высокой, если ее оценивать по таким статистическим показателям забастовочного движения как численность, процент бастующих от общей численности работающих по найму, потери рабочего времени в ходе забастовок.

Если пересчитать с абсолютных цифр на относительные, то мы увидим, что даже на пике 90-х годов интенсивность забастовочного движения была существенно ниже, чем даже в России периода реакции, то есть в 1908-1912 годах. И ниже, чем в самый низкий период забастовочного движения в Соединенных Штатах Америки в первой половине 60-х годов. Да, шахтеры у Белого дома, стуча касками, привлекали внимание властей к своим проблемам, но интенсивность забастовочного движения была невысока. А самой бастующей группой работников были школьные учителя. У них была невысокая зарплата, и ту постоянно задерживали, но играл роль и такой фактор, что их часто негласно поддерживали не только директора школ, но порой и региональные руководители образования. Поскольку это был способ выбить дополнительное финансирование из центра.

Вспоминаю, как в 2004 году во время избирательной кампании Владимир Путин радостно докладывал своим доверенным лицам на встрече: «У нас в России вообще нет забастовок, и это хорошо». Но официальных забастовок в России почти и не может быть, потому что наше законодательство не дает их проводить. Но это все равно, как если бы главный врач пришел к коллективу рядовых врачей и сказал: «У нас в больнице замечательная ситуация, у нас резко упала средняя температура по больнице, она у нас теперь 34,9».

— Какие тренды развития профсоюзного движения вы видите как исследователь? Станет ли профсоюзное движение укрупняться или будет прибегать к каким-то более точечным акциям?

Думаю, что профсоюзам придется считаться с тем, что будет нарастать многообразие форм самоорганизации работников и им нужно будет искать свое место в гораздо более пестрой картине. К тому же происходят изменения в сфере труда. Например, платформенная занятость создает для профсоюзов очень непривычную ситуацию, от которой они отвыкли.

Сейчас популярна концепция прекарной (неустойчивой) занятости. Прекариат рассматривают как новый класс, но забывают упомянуть, что, по сути дела, во многом это возвращение к трудовым отношениям раннеиндустриального капитализма. В сущности, занятость большинства работников в том же 19-м веке была как раз прекарной, неустойчивой. В любой момент человека могли выгнать за ворота, у него не было социальных гарантий.

Иногда говорят о размывании «стандартной занятости», то есть занятости с трудовым договором и социальными гарантиями, такими как отпуск, оплата больничного, пенсионное страхование с участием работодателя. Исторически такая «стандартная занятость» — это очень недавнее явление, которое существовало в некоторых государствах от силы 100, с отдельными элементами 150 последних лет. Некоторым исключением из тогдашней прекарной занятости были высококвалифицированные рабочие, которые, кстати, первыми и начали объединяться в профсоюзы.

Поэтому интересно увидеть, как в перспективе профсоюзы решат задачу участвовать в самоорганизации работников, занятых в сфере платформенной занятости. Но не только там, поскольку прекарность растет и в традиционных сферах.

И второй момент – как они сумеют наладить взаимодействие с иными формами организации трудящихся. Когда во Франции возникло движение «желтых жилетов», оно существовало помимо профсоюзов. Профсоюзы пытались к нему присоединиться, где-то более удачно, где-то менее удачно. Я напомню, что во Франции профсоюзы по сравнению с ситуацией 60-х годов прошлого века очень сильно потеряли в своей численности. Сейчас они объединяют где-то порядка 8% работающих по найму. Правда, несмотря на такую невысокую численность, они могут организовывать мощные забастовки, которые влияют на всю экономику.

Но сегодня профсоюзам придется считаться с тем, что они перестали быть монопольными представителями интересов труда. Сегодня возникают стихийные массовые движения. Возникает вопрос, как в него вписаться, как влиять, предотвращать проявления радикализма в форме хулигански-бунтарских, погромных выступлений.

— Что представляют из себя сегодня российские профсоюзы?

Петербургский социолог Петр Бизюков, автор Telegram-канала «Мониторинг трудовых протестов», отмечает очень интересную тенденцию, которая сложилась в последние два-три года. Происходит сдвиг коллективных акций от остановки производства, каких-то массовых выступлений, к петиционной форме. Сегодня люди всё больше не протестуют открыто, а жалуются на начальство. Это происходит из-за слабой институционализированности протестов, так как законодательство и правоприменение не дают проводить профсоюзных акций.

Поэтому постоянно идут апелляции именно к государственной власти, на уровне регионов, на уровне страны в целом. Власть постоянно вмешивается в эти протесты, с тем, чтобы разрешить конфликтные ситуации. То есть, вместо того, чтобы как бы опустить это на уровень взаимодействия работника с работодателем, что было бы проще и для власти, ей самой приходится все время заниматься разрешением конфликтных ситуаций. Как правило, в ручном режиме.

Конечно, помимо ФНПР (Федерация независимых профсоюзов России) есть Конфедерация труда России, которая объединяет новые профсоюзы, которые начали возникать с конца 80-х годов. В ней состоят профсоюз моряков, профсоюз авиадиспетчеров. В нулевых и десятых годах началась новая волна формирования профсоюзов снизу. В 2005-м году возник МПРА (Межрегиональный профсоюз работников автомобильной промышленности). Он был создан как профсоюз автомобилестроителей, а потом расширил сферу деятельности на другие промышленные отрасли. Сейчас он называется Межрегиональный профсоюз «Рабочая ассоциация».

Есть многосекторный профсоюз «Новые профсоюзы», объединяющий работников в разных сферах. Это и пищевая промышленность, это и сфера услуг, даже в банках у него есть первичные организации, включая Банк России. И его первичные организации выиграли у Центробанка несколько судебных исков. Но об этом мало кто знает: СМИ практически ничего не рассказывают о ситуации в сфере труда.

— Насколько бизнес сегодня понимает, что с профсоюзами надо считаться?

Бизнес во многих случаях вполне уживается со старыми профсоюзами, такими как ФНПР. Более того, бизнес в ряде случаев просто создает свои компанейские профсоюзы. Несколько лет назад мне случилось участвовать в социологических исследованиях на некоторых предприятиях «Сибура». Я обратил внимание, что на предприятиях ожила работа первичных организаций. Выяснилось, что это было сделано по инициативе руководства компании. Она посчитала, что им лучше иметь вот такую «карманную» профсоюзную организацию, на которую можно переложить ряд социальных функций, и cделать ее дополнительным каналом обратной связи с работниками. Да, конечно, эти профсоюзы уже не столь «советские», они не разбирают, например, конфликты в семье. Но выполняют социальные функции: вручают подарки для детей к Новому году или к поступлению в первый класс. Это по-прежнему такая патерналистская модель. Если же профсоюзы показали себя достаточно сильными, то с ними считаются. Если они недостаточно сильны, то на них не обращают внимания.

— В СССР часто повторяли слова Ленина о том, что профсоюзы — «школа коммунизма». Можно ли говорить о том, что профсоюзы сегодня — это «школа коллективизма», которая дает возможность людям объединяться для решения своих трудовых проблем?

Школа коллективизма – да, несомненно. Это очень важно для России, где многое унаследовано из советского периода, когда, в общем-то, мягко говоря, за пределами официоза не поощрялись коллективные акции людей. Я здесь вспоминаю метафору Карла Маркса из «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» по поводу крестьянства как рассыпанного «мешка картошки». Я говорю: когда мешок принудительного коллективизма сгнил, картошка рассыпалась.

Российское общество – это вот такая «рассыпавшаяся картошка». Ее приходится «собирать», основываясь на конкретных материальных интересах людей. И, хотя проще добиться удовлетворения таких интересов, если вы будете делать это коллективно, подобные идеи воспринимаются пока что с трудом. И слишком силён страх перед репрессиями и со стороны работодателей, и со стороны государства.