Корреспондент aif.ru увидел, как хирурги проводят сложнейшие операции вблизи линии фронта.
«Три года воюю»
«Боец, давай ложись. Ноги закинь. Как себя чувствуешь?», — несколько мужчин в халатах врачей помогают мужчине забраться на врачебную койку.
«Нормально все. Три года воюю. Не время умирать», — бодро говорит пациент.
Его нога забинтована. Ступня зафиксирована жесткой повязкой. Для меня как неискушенного во врачебных делах травма пациента напоминает банальный перелом.
Да вот только находимся мы не в травмпункте врачебной больницы, а в полноценном госпитале совсем неподалеку от фронта. Здесь это именуется «красной зоной». Пока операционную наполняет яркий свет ламп, свет которых играет на стерильных хирургических инструментах, снаружи воронами кружат вражеские дроны, выискивая себе жертву, которая также может оказаться на столе здешних хирургов.
«Мы работаем под дронами. Здесь они каждый день. Спокойнее не становится. Постоянно кто-то кружит, что-то сбрасывает. Мы также оказываем помощь гражданскому населению, потому что есть виды операций, которые здесь не могут сделать местные хирурги гражданские. Помогаем», — говорит хирург с позывным Кадуцей.
Полчаса на ампутацию
Когда медбратья аккуратно снимают со ступни мужчины повязку, то увиденное приводит меня в шок. Ступня разорвана в клочья. Восстановить ее уже невозможно. Придется ампутировать. С непривычки на рваную рану очень сложно смотреть. Война перетирает человеческие тела в месиво, и даже такая травма, на фронте не считающаяся тяжелой, человека неподготовленного приводит в ужас.
«Мой позывной Амай. Я штурмовик. Ранение получил на боевой задаче. Наступил на мину, и ступню оторвало», — не вдаваясь в подробности, рассказывает боец, пока врачи готовят его к операции.
Амай на фронте три года, и все это время выполнял самую тяжелую боевую работу — был штурмовиком. Но удача на войне — подруга изменчивая. Боец рассказывает, что после подрыва его очень быстро вытащили братья по оружию. Уже через сорок минут он оказался в госпитале. «Это мое первое серьезное ранение, — говорит он прямо на столе у хирурга. — Когда подорвался, было больно, но терпимо. Сейчас же вообще ничего не чувствую».
Амай ничего не чувствует, потому что врачи уже вкололи ему анестезию. Как объясняет мне хирург с позывным Кадуцей, при таких ранениях, как правило, пациента не вводят в полный наркоз. Обезболивают лишь нижнюю часть тела, и пациент просто не чувствует ног. Ранения, при которых отрывают ступню, наиболее распространены. Военные хирурги уже приноровились делать подобные ампутации быстро. Кадуцей говорит, что зачастую на ампутацию ступни у него уходит полчаса.
Грек с хирургическим ножом
Сегодня операцию выполняет другой хирург с позывным Ламбро. В мирной жизни был урологом, но в 2024 году заключил контракт и пошел на СВО спасать жизни. Его позывной — это сокращенное имя полковника российской армии греческого происхождения, который громил турок и англичан, — Лаброса Кациониса.
«У меня самого греческие корни, а перед подписанием контракта я как раз книгу об этом полководце читал, поэтому проблем с выбором позывного у меня не было», — рассказывает Ламброс, пока ассистенты помогают ему надеть специальную накидку. Сам он не может это сделать, поскольку на руках стерильные перчатки.
С этим делом в операционной госпиталя строго, и даже когда я ненароком близко подошел к стойке со стерильным инструментом, один из ассистентов быстро меня одернул, строго сказав: «Ближе к ним лучше не подходите! Касаться нельзя!»
Ламбро подтверждает, что операции по ампутации ступни здесь не считаются сложными. Но бывают и очень тяжелые случаи.
«Лицо собирали по частям»
«Много было уже сложных операций, — задумчиво говорит Ламбро, пытаясь вспомнить что-то наиболее сложное из сотен случаев, прошедших через него. — Были ранения, когда осколок насквозь прошивал бойца, повреждая внутренние органы. Здесь на операционном столе спасали и парней с такими травмами. Позавчера была операция — бойцу осколок влетел в голову. Разрушил лобную кость. Глаз. Разрушил верхнюю челюсть, нижнюю челюсть. Отлетело пол лица. Пришлось потрудиться восстановить. Вроде бы получилось. Глаз, конечно, уже работать не будет, но остальное все должно зажить. Шрам будет во все лицо. Много разных было операций».
Пока идет наш разговор, я не успеваю заметить, что операция уже началась. Ламбро орудует хирургическими инструментами. На этом этапе главная задача хирургов — убрать умершие ткани. Обработать кости, сосуды и нервы, чтобы сформировать культю. В дальнейшем работу по формированию культи для протезирования на себя возьмут врачи в тыловых госпиталях.
«Сложно ли было вот так с мирной жизни перейти к работе с такими тяжелыми травмами?», — спрашиваю у Ламбро.
«Если честно, то нет. Я понимал, зачем иду сюда и что здесь увижу. У меня многие знакомые погибли, когда я еще на гражданке был. Собственно поэтому сюда и пошел. Тяжело, когда привозят покалеченных парней девятнадцати-двадцати лет. У меня старший сын 2006 года рождения, и я уже оперировал здесь ребят такого же года рождения. Вот это для меня тяжелые моменты, когда оперируешь парней возраста собственного сына. Я стараюсь никак не проецировать это на свою семью, но мы же все люди. Где-то внутри этого глубоко переживаешь. Переносишь на своих детей, свою ситуацию», — отвечает хирург.
За беседой не замечаю, как быстро хирурги закончили работу с пациентом. Последние манипуляции — и бойца переводят в палату. Здесь он пробудет до утра, после чего Амая эвакуируют в тыловой госпиталь.
«Мы стараемся вечером и ночью пациентов не перевозить. Снаружи дроны противника, а ночью риск быть обнаруженным заметно выше. Для этого у нас в госпитале есть палаты для ребят, чтобы они могли восстановиться после операции. Мы стараемся в каждом госпитале все продумывать до мелочей. Опыт у нас уже накопился большой. Начинали, когда-то в Артемовске в нескольких сотнях метров от врага. Фронт движется, а мы движемся за ним», — говорит Кадуцей.
