«Они начали первыми». Пиотровский рассказал о полной блокаде «Эрмитажа»

«Свой день рождения никогда не справляю. Считаю это ненужным. Кто хочет — приходит, поздравляет. Но никаких торжественных, полуторжественных и совсем неторжественных заседаний, как и застолий, не устраиваю». 

7 декабря, в день памяти святой Екатерины, Государственный Эрмитаж отметил 260-летие. А 9 декабря 80-летний рубеж перешагнул директор музея Михаил Пиотровский. 

В большом интервью aif.ru Михаил Борисович рассказал о влиянии скандалов на количество посетителей, о заработках и тратах музея, о борьбе с руферами и развитии Эрмитажа. 

«У вас что, ни грана патриотизма?»

Татьяна Уланова, aif.ru: Михаил Борисович, в Эрмитаж вы попали, едва начать ходить. Какими были первые впечатления о музее?

Михаил Пиотровский: Первых впечатлений я, конечно, не помню. Но есть множество свидетельств и легенд, которые уже существуют как правда. Так вот, по легенде меня привели в Арсенал и позволили играть на барабане. 

По Эрмитажу надо ходить часто — и всегда увидишь что-то новое, необыкновенное.

— После 32 лет директорства осталось здесь для вас что-то неизведанное?

— В Эрмитаже всё неизведанное! Это как раз то, чему мы пытаемся научить и журналистов, и посетителей: каждый предмет в музее имеет много смыслов. Со временем они всплывают, меняются. 

По Эрмитажу надо ходить часто — и всегда увидишь что-то новое, необыкновенное. Это одна из главных линий нашей просветительской работы. А то люди иногда говорят: «я уже там был», «одну книгу прочитал», «одну картину видел». Или: «два раза был в Эрмитаже»… 

У нас громадный универсальный музей. В одном и том же пространстве сегодня смотришь на архитектуру Кваренги, завтра вспоминаешь, как император вынужденно созывал здесь Государственную Думу. В третий раз разглядываешь, что тут было в советское время. В четвертый — какие церемонии проходят сегодня. И все это — в одном Георгиевском зале! Так же — в любом зале, с любой вещью. 

Сейчас вот мы все с нетерпением ждем из реставрации «Святого Себастьяна» Тициана. Там очень многое изменилось. И есть о чем поговорить: что видели и как истолковывали раньше — и что увидим теперь. Точные даты, как и цифры смет, мы не называем. Отчетность — для бухгалтерии. Одно могу сказать: картина скоро вернется! 

Вообще санкций нет. Есть полная блокада — госучреждениям Европы и США запрещено общаться с нашими. Мы не общаемся. Но первыми начали они.

— Из-за санкций зарубежный обмен выставками сократился. Как это отразилось на доходах музея?

— У вас что, ни грана патриотизма? Эрмитаж — государственное учреждение, доходы его — отдельная строка в бюджете, мы под покровительством Президента. 

Основной наш доход — госбюджет. Вторая часть, которую генерируем сами, — билеты. На них сейчас зарабатываем чуть меньше, чем раньше. Примерно 5 млрд рублей (60%) — бюджет, 39 — 40 % — заработанное нами. Это соотношение, которое музейное сообщество давно затвердило. И это хорошие взаимоотношения с государством. 

Что касается санкций, то в связи с общеполитической обстановкой и опасностью для госимущества России, выразившейся в арестах счетов, в стране наложен мораторий на вывоз выставок за границу. Но постепенно, частично (если появляются гарантии возврата предметов искусства в целости и сохранности) он снимается. Сейчас отправляем наши вещи в Китай, Оман — там безопасно. 

Когда начались разговоры о возможных арестах наших выставок, прежние гарантии не без труда, но сработали, все вернулось. Теперь вместе с аналитическим управлением правительства России я подготовил документ-меморандум, в том числе о создании системы гарантий безопасности для показа выставок. Сюда примыкает их страхование. Нам необходимы госгарантии и в нашей стране. Пока их отсутствие — одно из препятствий для перемещения экспонатов. 

Вообще санкций нет. Есть полная блокада — госучреждениям Европы и США запрещено общаться с нашими. Мы не общаемся. Но первыми начали они. 

— Репутацию Эрмитажа сложно испортить даже блокадой, правда?

— Раз вы задаете такой вопрос, значит, предполагаете, что репутация может зависеть от подобных ситуаций? Нет, конечно. Эрмитаж был, есть и будет. Это символ России. Для тех, кто ее любит, символ хороший. Те, кому Россия чем-то не угодила, раньше молчали, а теперь громко говорят, что им этот символ не нравится. Хотя так было и прежде. После революции Эрмитаж кому-то не нравился, потому что был имперским, было много санкций внутренних, распродавались и разделялись коллекции. После распада СССР — потому что раньше был советским. А теперь музей многим не нравится, потому что как был, так и остался великим. 

Эрмитаж — и как большой корабль. И как узелок, который дает размежевание даже внутри страны: кто дружественен к нему, кто — нет. Вот и по вашему интервью посмотрим, как «Аргументы и факты» относятся к Эрмитажу. 

— А корабль меж тем идет. 

— Да. Корабль огромный, разворачивается медленно. И команда на нем большая. В штате Эрмитажа 2500 человек. Но и зданий, которые надо обслуживать, — больше десятка. А в них — 500 залов. Везде нужны смотрители, охранники. Мы — большое и необыкновенное предприятие.

— К вам, наверное, и смотрителем сложно устроиться? 

— Вы правы, не очень легко. С одной стороны, люди работают здесь столько, сколько могут. Иногда нас попрекают этим — мол, в Эрмитаже можно работать до смерти. Так и есть. Эрмитаж людей воспитывает. И люди, воспитанные им, для нас очень ценны. Оттого и стараемся выжимать из человека все соки, простите. Особенно, когда он опытный (неважно, смотритель это или научный сотрудник). Пока может человек — работает. Не всем нравится эта позиция, но для нас она абсолютно правильная.

С другой стороны, Эрмитаж — учреждение, которое само выбрасывает не подходящих ему людей. Музей может сделать так, что человеку станет неуютно, и он вылетит отсюда как пробка. Да, да! У Эрмитажа сложные отношения с сотрудниками. Он доставляет громадное удовольствие и счастье в работе с ним. Но если ты не отдаешь ему все силы, пытаешься использовать для своего благополучия или других личных интересов, Эрмитаж может серьезно отомстить.

«Скандалят те, кто в Эрмитаже не бывает»

— Директор ГМИИ им. Пушкина Елизавета Лихачёва считает, что очередь в музей — это плохо. А как, по-вашему? 

— Очереди — это нехорошо. Все должно быть организованно. Мы ликвидировали их во время пандемии, когда ввели сеансы. Люди приходят к конкретному часу и могут спокойно рассматривать экспонаты. А очередь — это давка в кассах, в гардеробе, в залах. И никакого приятного лицезрения. То есть, очередь — и показатель интереса посетителей. И не очень хорошей организации. Иногда с этим ничего поделать нельзя. Во время пандемии люди писали нам в соцсетях: «Ой, как хочется постоять в эрмитажной очереди!» 

Это ведь социальное явление нашей истории. Как и коммунальная квартира. Тут свои особенности. Стояние в очереди. Опыт входить без очереди. Или продавать свое место в очереди. Эти важные цивилизационные признаки у Эрмитажа тоже вырабатывались. Но мы стараемся, чтобы очередей не было. Правда, люди воспринимают это по-разному. Те, что не идут в музей, считают, что очередь — признак успеха. Те, кто стоит в ней, — жалуются. Мы же советуем, когда приходить, чтобы не ждать. Сделали запись по Интернету. Но и это некоторых возмущает: «почему я не могу прийти, когда хочу?!» 

— В Эрмитаже есть индивидуальные программы для посетителей. Какую помощь они оказывают музею? 

— Помощь нам не нужна. Люди платят за то, что общаются с искусством. Мы даже отвергаем слово «услуга». Это покупка части прав. На какое-то время. Чтобы человек мог приобщиться к музейной коллекции. 

При этом работает социальная программа, по которой 25% людей ходят в Эрмитаж бесплатно. Еще 10% имеют льготные билеты. Хотя в учреждениях культуры России государственной системы льгот нет. И мы каждый день считаем, сколько заработаем и что позволим себе. Сможем ли принимать пенсионеров бесплатно каждый день? Или только раз в неделю? Сейчас вот ввели бесплатные билеты для семей военнослужащих и участников СВО, для многодетных. 

Мы считаем каждый рубль, который должен откуда-то взяться. В государственном бюджете, о котором мы с вами говорили, целевых денег на бесплатные билеты нет. Чтобы их заработать и введены были, в том числе, индивидуальные программы. Они дороже обычных билетов. Но вы можете прийти в неурочное время. Даже ночью. Для этого мы должны собрать и оплатить работу сотрудников, которые будут вас сопровождать. Есть особые лекции, тематические мероприятия. Из получаемых за это денег мы даем возможность бесплатно посетить Эрмитаж тем, кому трудно. Гибкая схема финансирования. 

Почему я всегда говорю, что музей лучше, чем окружающий мир? Потому что в основе нашей экономической деятельности лежит не прибыль, а система, обеспечивающая социальную программу: хранение, изучение, реставрацию, показ экспонатов… Это все должно обеспечиваться и государством, и людьми, которые перераспределяют существующие вокруг музея деньги. 

— Скандалы подогревают интерес к музею?

— Я не замечал прироста посетителей. Один из самых громких скандалов у нас случился из-за выставки братьев Чепменов («Конец веселья», 2012 г. — Ред.). Но… Посетителей больше не стало. 

В основном, скандалят люди, которые в Эрмитаже не бывают. Что-то где-то прочитали и решили возмутиться. Вот свежее гневное письмо: «Что за безобразие?! Вы пенсионерам даете только один день в месяц, мы такие несчастные!» Хотя у пенсионеров давно — полный бесплатный день раз в неделю. Многие нас благодарят. А диванных критиков всегда хватало. 

Тем не менее, скандалы — это форма общения и в стране, и в мире. В том числе, у журналистов. Без скандалов неинтересно. Будет день рождения — непременно вспомнят все скандалы, а кто-то и гадости начеркает. 

Вместе с британской журналисткой Джеральдин Норман я написал книгу «Культура как скандал». Есть несколько исследований скандала как элемента культуры. А подобное издание в мире — первое. Мы написали на английском, но началась СВО, и в Великобритании книгу запретили. Мы издали ее на русском. И потом ухитрились все-таки напечатать на английском. 

Книга о том, что любую вещь можно толковать как скандал. Но… В нашей сфере скандал — не источник доходов. Казалось бы, должны быть дополнительные посетители. А они не приходят, оставаясь скандалить где-то в стороне. Это в Европе возле музеев устраивают демонстрации. У нас такого нет. 

— В той же книге вы пишете, что количество краж из музеев растет. ХХI век, беспрецедентные меры безопасности, новейшие технологии защиты. А искоренить проблему раз и навсегда не получается. С руферами — современным веянием — вопрос решается проще? 

— Тоже не новая проблема. Я, извините, вырос на крышах. Мальчишкой бегал по ним. Правда, тогда это не было серьезной проблемой. Сейчас руферы водят на крыши экскурсии, и закончиться они могут, к сожалению, гибелью людей. Еще один аспект — когда руферы проникают на крыши учреждений, в которых никому нельзя находиться. Например, на крыши Эрмитажа — защищенный объект. Поэтому для нас руфер — потенциальный вор. Он влезает на крышу, откуда есть вход на чердак, в залы Эрмитажа… Система безопасности у нас серьезная. Но ведь поступки руферов преступны. Значит, мы должны гонять их, сдавать полиции. Раньше штрафы были ничтожными, сейчас увеличились. И все равно: гоняем, ловим, сдаем… 

Еще одна беда — спекулянты. Мы регулярно подаем в суд и инициируем следствие против фейковых сайтов, продающих билеты втридорога. Но сегодня их уничтожили решением суда — завтра появились новые. Правоохранительные органы должны быть активнее. Ведь спекулянт уже заплатил музею, поэтому он вредит не нам — посетителю, который приходит в Эрмитаж и слышит: «У вас липовый билет». А он заплатил в 10 раз дороже. 

Цена билета в Эрмитаж — 500 рублей. Купить его нетрудно. За исключением особенных дней, но есть, например, и позднее открытие. На сайте расписаны все сеансы. И всегда можно подобрать удобный, с билетом в наличии.

— При свободной продаже билетов на сайте на кого рассчитывают перекупщики? 

— Я тоже не понимаю… Думаю, срабатывает психологический стереотип: в Эрмитаж попасть сложно, должны быть очереди. А тут еще перекупщик обещает: «Мы покажем то, что никто не видит». Это, конечно, ерунда! А люди разочарованные уходят — попались на удочку, расплатились за доверчивость. 

Эрмитаж — классический музей ХIХ века. И эту особенность нужно сохранять. У нас свет в основном льется из окон. Музей неспешный. Здесь ничто не должно мешать общению с искусством.

«Подарков не ждем. Получаем проверки»

— В чем вы видите развитие Эрмитажа?

— Эрмитаж — классический музей ХIХ века. И эту особенность нужно сохранять. У нас свет в основном льется из окон. Музей неспешный. Здесь ничто не должно мешать общению с искусством. В отличие от экранных и электронных изображений, картины, написанные маслом, — вечные. И развитие Эрмитажа в последние 30 лет — в том числе, в том, чтобы обеспечить сложную схему доступности коллекции. Это не значит, что мы просто открываем 25 галерей, все ходят и ничего не соображают. 

Мы построили и еще строим фондохранилища, в которые можно попасть. Возводим библиотеку, где будут выставки, в том числе книг — как художеств. Создали сменные (с ротацией предметов) и запасные галереи… Все — для того, чтобы коллекции были доступными. Каждый должен не только увидеть, но и понять. Ведь без музея шедевр не является шедевром, он, в лучшем случае — товар для антиквара. Эрмитаж становится более сложным…

А есть еще дифференциация посетителей. Дети — это малыши, школьники, студенты. Молодежь — с Пушкинской картой и без. Есть посетители, пришедшие в первый раз. И есть постоянные. Плюс иностранцы, мигранты… У всех свои потребности, задачи. 

Выбрать можно что угодно, но мы все монтируем так, чтобы посетители испытывали удовольствие, покой, гордость и радость. Не только от того, что они попали в Эрмитаж. Но и от того, что есть такой музей. Мы воспитываем в наших стенах человека, который может понять сложные вещи. И понять правильно. 

— К юбилею Эрмитажа подготовлены специальные программы? 

— Мы строгий церемониальный музей. 260-летие не отмечаем. Для нас дата — это 250, 300 лет. Может быть, еще 275. Тем не менее каждый год в декабре мы отчитываемся нашей покровительнице — Святой Екатерине за то, что сделали, и устраиваем дни Эрмитажа. 

Только что я открыл потрясающую выставку изумрудов в Синей спальне. Потом презентовали «Античный ужас» (чудовищные герои в античной культуре) и экспозицию Каспара Давида Фридриха, на которой будет исполняться вся Пятая симфония Малера. Можно слушать музыку, глядя на Фридриха. У нас, к слову, целая серия концертов, звучат и произведения времен Екатерины Великой. В день святого Георгия провели торжественные церемонии в Георгиевском зале… Позже откроем новую постоянную выставку о Петре Великом и залы, посвященные его эпохе. 

Словом, работаем. И подарков не ждем. Получаем проверки.

— Ну… В день рождения вам наверняка сказали много добрых слов. 

— И непременно вспомнили про скандалы… Свой день я вообще никогда не отмечаю. Считаю это ненужным. Кто хочет — приходит, поздравляет. Но никаких торжественных, полуторжественных и совсем неторжественных заседаний, как и застолий, не устраиваю. 

— А дома, с близкими?

— Ну что, дома? Говорят, конечно: «Поздравляем!» И все равно не справляю. Не люблю. 

— Накануне интервью появилась информация, что вы задумались о смене… 

— Я вскользь упомянул, что у меня, как и у моего коллеги востоковеда Гленна Лоури, более тридцати лет возглавляющего MoMA (Музей Современного искусства, Нью-Йорк — aif.ru), есть сюжет о «смене караула».

Реакция на мои слова была смешная. Многие не поняли, о чем я. А те, кто поняли, начали очередную атаку на Эрмитаж… Я ухожу с должности директора каждые три года, когда заканчивается контракт. И всякий раз думаю о смене, обсуждаю с коллегами. Резервы есть. Но контракт у меня заканчивается через год. 

Эта история в очередной раз показала, как люди разделяются по мнениям, как складываются списки дружественных и недружественных по отношению к Эрмитажу изданий. Случились даже неожиданности. 

— Составили белый и черный список СМИ?

— А что их составлять-то? Они просто есть. Как дружественные и недружественные страны. 

— Михаил Борисович, а мечты у вас какие-нибудь остались?

— Нет у меня никаких мечтаний. Только планы, которые надо выполнять.

— И все связаны с Эрмитажем?

— Не только. Я же востоковед, декан восточного факультета, профессор, один из руководителей Петербургского отделения Академии наук. Много всего. И везде — свои планы.